И разрушение дома сего было великое
От Луки,6,49
- В 1921 году здоровье Блока пошатнулось.
Вл. Орлов
-В середине апреля появились первые симптомы болезни. Настроение его в это
время было ужасное.
Бекетова
- В это время Блоку приходилось таскать дрова на верхний этаж, думать о скудном
заработке, о том, откуда получить реальную пищу.
Луначарский
- Последним словом, которое я слышал от Блока, было слово: "Устал".
Анненков
- Люди близкие, знавшие поэта в последние месяцы его жизни, утверждают, что
Блок умер от того, что хотел умереть.
Голлербах
- И главное: он был явно отрезан от всех, слеп и глух ко всему человеческому.
Чуковский
- На улицу не выхожу и не хочу выходить.
Блок
- Доктор Пекелис нашел у него сильнейшее нервное расстройство, которое определил
как психостению, т.е. психическое расстройство.
Бекетова
- Принятые меры не дали улучшения, процесс заметно прогрессировал. Стали обнаруживаться
тягостные симптомы значительного угнетения нервно-психической сферы.
Доктор медицины Пекелис
- 17 июня был созван консилиум из трех врачей.
Бекетова
- Последние месяцы его жизни были сплошной мукой.
Коган
- Он не мог уловить и продумать ни одной мысли.
Чуковский
- Сейчас у меня нет ни души, ни тела. Я болен, как ещё не был никогда.
Блок
- Решено было больше никого не принимать, да и сам он никого не хотел видеть.
Бекетова
- Ему мешали люди, мешали даже привычные вещи, он ни с кем не хотел говорить
- хотел быть один.
Замятин
- Болезнь моя растет, усталость и тоска загрызают, в нашей квартире я только
молчу.
Блок
- А между тем процесс роковым образом шел к концу. Все заметнее и резче становилось
ненормальность в сфере психики, главным образом в смысле угнетения. Все чаще
овладевали больным апатия, равнодушие к окружающему. Больной стал отказываться
от приема лекарств, быстро таял и угасал.
Доктор медицины Пекелис
- Блок метался; не хватало воздуха, нечем дышать. И приходили люди, говорили:
больно сидеть в соседней комнате и слушать, как он задыхается.
Замятин
- Он совсем не мог лежать, и сидячая поза страшно его утомляла. Дни он проводил
в полудремоте, сидя на постели в подушках.
Бекетова
- За месяц до смерти рассудок больного начал омрачаться. Это выражалось в
крайней раздражительности, удрученно-апатичном состоянии и неполном сознании
действительности. Психостения усилилась и, наконец, приняла резкие формы. Последние
две недели были самые острые. Лекарства уже не помогали.
Бекетова
- Умирал он мучительно. Болезнь развивалась как-то скачками. Числа 25-го наступило
резкое ухудшение. К началу августа он уже почти все время был в забытьи, ночью
бредил и кричал таким страшным криком, которого я во всю жизнь не забуду.
Чуковский
- Скончался он в 10 часов утра в воскресенье 7 августа 1921 года. Перед смертью
ничего не говорил.
Бекетова
1
Его расстроенные нервы
Уже тревожили родных,
Но это было не во-первых,
А только в-пятых и в-шестых.
Прогноз был явно преуменьшен,
Но знает он, что быть беде,
Что он влюблялся только в женщин,
Не существующих нигде.
Что, подавив внезапно робость,
Он это сердце, как окно,
Вдруг распахнул в такую пропасть,
Где страхом все ослеплено.
2
Этот город - застуженный, синий,
Сумасбродный, надменный, ничей…
Здесь и пушкинский призрак графини,
И беспамятство белых ночей.
Этот город, наверное, создал
Кто-то мрачный, с усмешкой кривой…
Здесь и звезды горят не как звезды,
И трава не бывает травой.
3
Откуда столько всякой всячины?
Аптека, вывеска, сугроб,
И каждый вечер в час назначенный -
Недомоганье и озноб.
Ведь ничего уже не светится
(И в доме выключили свет),
Ведь тут и мрак, и гололедица,
Тут смерть, - а Бога нет как нет.
4
"В белом венчике из роз"…
Ни крупы, ни папирос.
Город вымер и зачах.
Зябнут пальцы на ногах.
-Ниспослал бы Ты, Творец,
Хоть каких-нибудь дровец! -
Страшен сретенский мороз
В белом венчике из роз.
5
Там к соседям приехали дочери,
Тут романсы, разлуки, женитьбы,
И волнуется кто-то, чтоб в очередь
За продуктами стать не забыть бы.
Тот задумал сегодня повеситься,
Этот встретил кого-то в трамвае…
А вот с ним уже несколько месяцев
Вообще ничего не бывает.
6
Этот воздух весенний и клейкий-
Только в нем никаких перемен.
На бульваре цветок у скамейки
Уронила когда-то Кармен.
В эти запахи меда и гари,
Где беспамятство, ночь и провал -
Он врывался, как Демон к Тамаре…
А сегодня на том же бульваре
Он присел и часок подремал.
7
Сегодня, верно, быть грозе.
Смычки опять приходят в ярость…
На фоне музыки Бизе
Ужасна собственная старость.
-Дрова колоть не тяжело,
Носить гораздо тяжелее…-
Глаза бездонны, как стекло.
Улыбки нет. Петля на шее.
8
Как призрак бледен и духовен,
Лишенный контуров извне,
Он заблудился, как Бетховен,
В непроходимой тишине.
Сидит прозрачный и безликий
В глубоком кресле у окна
И знает: выстрелы и крики -
Все это тоже тишина.
9
Почти совсем стемнело в спальной.
Чтоб стал слышней певучий гул,
Вечерний благовест пасхальный,-
Он настежь окна распахнул.
И пели ласточки со свистом,
И с дрожью пели провода -
О Боге в венчике лучистом,
Который только атеистам
Еще доступен иногда.
10
Он стоит у форточки, на кресле…
Может быть, почудилось в бреду,
Что внезапно мертвые воскресли
И трубят архангелы в саду?
Или вновь они промчались мимо?
За окном лишь крики воронья,
И опять ничем неотвратима
Неизбежность завтрашнего дня.
11
Невозможен обман без обманщика…
Что же было до этой тоски?
Благовещенье, лужи, цыганщина,
Воспаленного неба куски.
Кто-то врал, что полюбит и черненьких,
И полюбит такими, как есть,
Но опять - понедельники, вторники,
Дваджы два и четырежды шесть.
Обманули и черти, и ангелы,
Проползает озноб по лицу…
Вот таким, если верить Евангелию,
Блудный сын возвращался к отцу.
12
Еще студентом кое-как
Он панихиду чью-то выстоял
И от усталости размяк,
Но вдруг схватился за косяк,
Увидев пряди серебристые.
И не забыть нигде ему,
Как сквозь туманности бесовские,
Сквозь окончательную тьму,
Глаза смотрели соловьевские.
13
Лампадка, полночь… Это не тогда ли
От слез и страха было гарячо?
Но руки чьи его приподнимали
И пенье убаюкивало чье?
А после он бежал из душных комнат,
Везде ища связующую нить,
Чтоб встретить ту, которую не помнят
И все-таки не могут разлюбить.
Обглоданный и желтый, - неужели
Он некогда сиял, как божество?
И женщины внезапно хорошели,
Когда встречали взгляд его.
14
Пробегал проходными дворами…
Это, может быть, вечность сама
В переулках ждала за углами,
Но его не пускали дома.
Раздавались какие-то речи.
Пахла церковью душная ночь…
Он о чем-то расспрашивал встречных,
Но они не хотели помочь.
Волновали, манили куда-то,
Воспаленно сверкая впотьмах,
Лихорадочные циферблаты
На огромных ночных площадях.
Он в подъезды врывался, как ветер,
Там считали секунды, -когда ж
Он взбегал на второй и на третий,
На шестой и последний этаж, -
В чьих-то окнах за шторами длинными
Моментально гасили огонь…
Этой ночью новые линии
Исчертили его ладонь.
15
Он желаньями неутоленными
Все на свете тогда воспалял -
И деревья, и флигель с колоннами,
И скамейку, и двор, и подвал.
Он врывался, как буря, без памяти,
В духоту, в облака, в божество…
Но об этом его темпераменте
Не узнали подруги его.
16
Он был кае Ромео, как Ленский,
Сумбурен, упрям и красив,
И ночь волновалась по-женски,
Дыханье его ощутив.
Он рвался сквозь дебри и чащи
Туда, за последний предел, -
И свет, он него исходящий,
На утренних травах горел.
17
Ничего уже не вспомниться.
Не спасает больше бром,
И остаться страшно в комнате
Самому с собой вдвоем.
И спросить за это не с кого…
Сам не зная для чего,
Кто-то вроде Достоевского
Душу выдумал его.
18
Стемнело в комнате уже.
Уходит врач, худой и лысый.
Опять на пятом этаже
Играет кто-то экзерсисы.
И снова чувствуют уста
Дыханье теплое цыганки…
Как жизнь бездонна и чиста!
Зачем же эта теснота,
И эти простыни, и склянки?
19
Из сознанья вынут стержень.
Бред, беспамятство, развал…
Вдруг любовницы умершей
Голос где-то зазвучал:
-Мы на лодочке катались,
Золотистый - золотой… -
Не стрихнин, а дигиталис.
Со святыми упокой.
С черным карканьем вороньим
Перепутался романс…
В пустоте потусторонней
Слишком гулкий резонанс.
Но томится так заметно
Он, быть может, потому,
Что сегодня Всадник Медный
Рвался в комнату к нему.
20
Тяжелее и шире
Стала вдруг голова…
Тридцать семь и четыре,
Тридцать восемь и два.
Почему от удуший
Не спасает латынь?
О игольные уши,
О бессилье святынь…
Перебои все чаще.
Пахнет ночь камфарой.
- Иисусе сладчайший! -
Был когда-то такой.
21
Так бессмысленно и странно
Он не бредил никогда…
Из открученного крана
Где-то капала вода.
Зеркала полны рассветом.
Это именно сейчас
Между шкафом и буфетом
Бьют часы в последний раз.
22
Отлетел тепла последний градус.
В жилах мрак и выключен мотор…
- Радуйся, Нечаянная Радость,
Радуйся, всему наперекор. -
Тишина, и дверь нигде не скрипнет.
Только муха лазит над губой…
- Радуйся, и пусть себе погибнет
Человек, оставленный тобой.
23
Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
Но оно выздоровленья
Так и не дало ему.
И в своей холодной спальной,
Чем-то белым окружен,
Все безмолвный, все печальный,
Как безумец умер он.
24
Струится по иконе древней
Слеза прозрачная опять.
О чем ты, спящая царевна?
Теперь он тоже будет спать…
Но вдруг туманную унылость
Лучей прорвало торжество, -
И солнце молча приложилось
К руке бесчувственной его.
25
И дым, и пенье певчих,
И надпись на кресте -
От этого не легче
В загробной духоте.
Зарытого растопчет,
Раздавит, раздробя,
Последний мрак всеобщий…
- Когда-нибудь, усопший,
Увидим ли тебя?
Комментрии: Названием поэмы служит цитата из стихотворения А.А. Блока "Под шум и звон однообразный…"(1909). Эпиграфы в основном привдятся автором по сборнику "Судьба Блока" (М., 1930).