26 марта 1952г.
Дорогой Николай Владимирович!
Все в этих тетрадях (больше их половины) очень нравится мне и всем тем, кому я Ваши стихи показывал. В свое время, в утро их получения, я Вам о них говорил подробно. Желаю Вам новых сил, здоровья и бодрости.
Ваш Б.Пастернак
27 марта 1952г.
Глубокоуважаемый Борис Леонидович!
Так велика была моя радость 3-го июня минувшего года, когда я впервые свиделся с Вами, так верилось, что дано мне будет вновь пережить эту радость, - и вдруг внезапное обострение контузии скосило меня до того, что пришлось лечь в клинику. Четыре месяца лечился, но почти безуспешно. Зиму я не прожил, а промучился. Зато как-то особенно остро жду весны, и если возможно будет, новой встречи с Вами.
Во время болезни моей, во всю эту трудную зиму - были со мной Ваши стихи, Ваш роман, Ваша фотография, как опора, как защита от зла, как талисман, и источник света и здоровья. Как необъятно громадны Ваши новые стихи, приложенные к роману.
Они реально меняют что-то в мире, мне кажется, что даже химический состав материи должен был измениться после их возникновения. Ведь в них все полно животворящей, воскресительной силы, которая воистину творит чудеса. Это - совершенно новое откровение, которое сделало все современное искусство, всю современную науку безнадежным старьем и пустословием. Мне кажется, что Кириллов (из "Бесов") - именно так же понял бы их. А от этих стихов неотделим Ваш роман. Та же тема, те же силы питают и движут его. Один из лейтмотивов - победа над смертью, воскресенье - к этому устремлены все соки, все нервы, все нити этой великой вещи. То, что открывается Юрию во время тифа, в бреду - кажется мне кульминацией всей Вашей гениальности. А стихи - насыщены как раз этим. Они реализуют эту великую тайну, - здесь тайное становится явным, здесь темное становится светлым, и чувствуешь, что чудо воскресения вот-вот воочию свершится на земле.
Ваши стихи, это те слова, от которых зависит судьба миpa, судьба космоса. Я абсолютно уверен, что все - деревья, звезды, овраги, - реально стали новыми потому, что Вы по-новому увидели их и сказали об этом в стихах своих. И если когда-нибудь земля, и все живущее на ней, преобразятся и станут бессмертными - они Вам обязаны будут и этим.
Если Вы написали новые стихи - к роману, или независимо от него, - умоляю Вас, дайте сестре моей списать их: это ведь то, что мне нужнее всего в мире.
С великим нетерпением жду продолжения романа. Чего-то очень важного в большого (решающего) - жду от встречи Юрия с Ларисой. Эта встреча так густо, неизбежно, фатально назревает, так все устремлено к этой встрече. Или, м(ожет) б(ыть), я ошибаюсь? О множестве отдельных мест, особенно поразивших меня в романе, надеюсь поговорить при встрече.
Как "Фауст"?1 О, как много, как много хочется сказать Вам, но без чернил и бумаги, а при встрече, если бы Бог послал ее. А пока могу сказать только Вашими же словами:
Благодарствуй!
Ты больше, чем просят, даешь!
Я написал что-то страшно бессвязное, какое-то косноязычное бормотанье. Мешает непрекращающаяся головная боль. Но, мне кажется, что главное, т.е. то, как я чувствую и люблю Вас и творчество Ваше, - Вы поймете и сквозь все это мое безобразное косноязычие. Как хочется увидеться с Вани, как хочется!
Искренне Ваш Н.Стефанович
Р. S. Мои тетрадки сейчас мне не нужны, т.к. я пока ни с кем не встречаюсь и читать их мне абсолютно некому. Поэтому если они хоть сколько-нибудь нужны Вам, - подержите их еще у себя.
Еще раз попрошу Вас: если есть какие-нибудь новые стихи - дайте, пожалуйста, сестре моей списать их.
Желаю Вам всего самого лучшего, самого светлого и радостного, что только может быть в жизни человеческой.
Н.Ст/ефанович/
14 ноября 1953 г.
Дорогой Николай Владимирович!
Не хочу задерживать отправления и опускаю в ящик поздно вечером простым письмом. 2
Если что-нибудь понравится, дайте как-нибудь знать. Привет Вам и Вашей милой сестре.
Baш Б.Пастернак
18 ноября 1953 г.
Дорогой Борис Леонидович!
Я буду сегодня особенно неточен и сумбурен, - я предвижу это, т.к. волнение моё чересчур велико. Конечно, очень многое останется невысказанным, но уж это в таких случаях неизбежно.
Во всем, что создано Вами, всегда поражает одно, главное:
это мир, обжигающий своей радостной новизной, захватывающий врасплох своей необычайностью.
Вселенной небывалость
И мира новизна.
И одновременно с этим опущением, всегда возникает чувство, что эта новизна, эта необычайность уже переживалась когда-то, что это чувство новизны уже знакомо.3 И тут же выясняется, что это чувство новизны действительно уже было - в раннем детстве, т.е. тогда, когда все вещи действительно воспринимались впервые и вот так же именно поражали и обжигали своей новизной.
И вдруг он вспомнил –
детство, детство...
"Как необозримо отрочество, каждому известно... Эти годы составляют часть, превосходящую целое" ("Охранная грамота"). Таков именно мир, явленный в Вашем творчестве.
Такова степь, где "плавает плач комариный" и леса, которые "мутит жаром лиловатым", и весна, которая "дымится всем переулком", и дождь, который топчется у дверей, и фонари, "с тоской дождя, попавшего в их фокус", и деревья, заглядывающие в церковные решетки, - и все, все, примерам нет конца и края.
Вы первый во всем мировом искусстве показали мир таким, какой он есть на самом деле, таким мы видели его только в самом раннем детстве, и каким мы больше не видим его, ибо он загримирован до неузнаваемости нашими предварительными представлениями о нем, нашим "аналитическим мышлением" и пр. и т.п. Но для того, чтобы видеть вещи такими, каковы они есть на самой деле - надо обладать ясностью зренья, т.е. надо ясно видеть т.е.быть ясновидящим.
Поэтому, я буду даже чисто лингвистически прав, если это качество ясновиденья объявлю Вашим основным качеством. Ваше творчество раскрывает, что весь окружающий нас мир, - вот эти самые улицы, фонари, рельсы, степи и леса, комоды и окна – это всё и есть небо.
Ваше творчество раскрывает, что "царство небесное" не где-то там, за облаками, а что оно только здесь, на земле, где лужи, и доски, и трамваи. Нет двух миров, а есть два способа существования одного и того же мира. Ад и рай - это не два противоположных места, а два противоположных состояния. И Вы являете нам то состояние мира, тот способ существования земли, который делает ее вечной, таинственной и абсолютной.
И площадь вечностью легла
От перекрестка до угла...
Вот потому-то и нельзя перейти через дорогу -
Не топча мирозданья.
Ведь небом пропитано все; и дорожная пыль, и трава, и вся земля наша.
И ангелы не там, а здесь, в толпе людей, и следы их отпечатываются на земле.
По той же дороге, через эту же местность
Шло несколько ангелов в гуще толпы...
Такова земля, явленная в Вашем творчестве.
Повторяю: каждый человек, когда-то в раннем детстве так и видел ее, а Ваше творчество возвращает нас к этому единственно подлинному познанию мира. Вот поэтому Ваши стихи одновременно поражают и чудотворной новизной восприятия мира, а тем, что новизна-то эта бесконечно знакома, что она уже переживалась нами когда-то в самом начале жизни.
Снимая весь грим с мироздания, с природы, восстанавливая их в оригинале, Вы познаете, стремительно и внезапно, такие тайны, до которых никакая наука и философия не доплетется никогда своим черепашьим шагом.
То, что открыто Вами в стихах «Чудо», «На Страстной», «Звезда Рождества», «Магдалина», «Август», «Cказка» и мн. др. - этобольше чем чудо, это больше, чем откровение. Если бы Достоевский прочел все это - он плакал бы от радости, также, как плачем мы, - я уверен в этом.
В солнечном царстве, которое воскресает в Вашем творчестве, все вещи пребывают в живом и конкретном всеединстве, - здесь нет никакого разлада, распада и расщепления. Поэтому беседа на подоконнике имеет прямое отношение к белой ночи и к ветвям яблони и вишни, и деревья, делают прощальные знаки уходящей ночи, а липы, невыспавшиеся из-за ночной грозы, хмуры и неприветливы.
Но раз нет распада я разделения, значит нет места и для смерти, значит, здесь смерть - самозванка, значит, здесь смерть - вне закона, значит здесь она противоестественна, нетерпима и нестерпима.
Доктор Живаго в первой части Вашего романа говорит, что все лучшие силы в мире, все науки, поэмы и симфонии - стремятся к одной цели: к победе над смертью и к воскресению. Конечно, это так и есть. Но только Ваше творчество сумело всей своей лавиной двинуться прямо наперерез смерти, сумело порваться в самую крепость ее, сокрушая и ломая все ее твердыни и укрепления. Ваше творчество стало у смерти поперек горла, - это первый по-настоящему серьезный удар, полученный ею от человека. Ведь ничто еще так начисто не отрицало смерти, не делало ее настолько беззаконной и недопустимой, как все написанное Вами, как Ваше ощущение жизни и мира. Надо уметь так воспринимать и любить жизнь, как это делаете Вы, чтобы уметь так активно в воинственно ненавидеть смерть. Каким радостным и победным гимном звучат эти слова:
Смерть можно будет побороть
Усильем воскресенья.
И Магдалина, причастная к этому опыту, твердо и уверенно знает, что очень скоро она "до воскресенья дорастет".
Ни для кого в мире еще воскресение не было таким практически необходимым, почти осязаемо конкретным. Вы доросли сейчас до величайшей тайны, - тайны воскресения в бессмертия, - до которой из людей еще не дорастал никто.
Весь опыт Достоевского и Блока - только увертюра к Вашему опыту и чудотворству.
И вы явите ещё нечто ошеломляющее, нечто решающее судьбы неба и земли, космоса и человечества.
В новых стихах в «Белой ночи», «Августе» и «Сказке» - Вы сделали ещё новый рывок вперёд. Вы прорвали ещё какие-то укрепления и вышли ещё на новые рубежи.
Темы смерти и преображения в «Августе» сплетаются таинственно и многозначительно. Эту вещь нельзя читать вслух – спазмы перехватывают горло, и становится страшно от радости, и больно от волнения, от напряженного ожидания чуда.
В «Сказке» мы становимся очевидцами грандиозной битвы с чудовищем, отнимающем у земли, у человека – юность, радость и красоту. Здесь ощущение близости великого чуда так реально, так конкретно, словно оно уже и впрямь «при дверях». Тут зримо явлено то, что свершается незримо в природе, в человеке, во всём мироздании, на небе и на земле. Об этой вещи нельзя говорить – это слишком страшно и свято.
Особенно потрясает вторая часть «Сказки». Победа свершилась, змей побежден, но наша человеческая природа всё никак не может освоить этой победы.
В обмороке конный,
Дева в столбняке.
Словно грандиозность события не вмещается в человеческом существе, и человек то усваивает её, то снова теряет.
То возврат здоровья,
То недвижность жил
От потери крови
И утраты сил.
И вот это сопоставление величайших свершений человека и, в то же время, косности того же человека, не усваивающего собственных побед – это особенно потрясает своей актуальностью и, я бы сказал, злободневностью (в высшем, конечно, смысле).
Мне почему-то вспомнился (вероятно, совсем некстати), отрывок из частного письма Вл. Соловьева к Фету 4: «Дорогой Афанасий Афанасьевич. Христос воскресе! За достоверность факта ручаюсь, хотя и должен признать, что он до сих пор остается безрезультатным».
Победа где-то свершилась, но человечество не усваивает её, хотя и старается, и жаждет усвоить.
Силится очнуться
И впадает в сон.
И вот – «годы и века», а это великое и самое главное «остается без результата», и борьбе пробуждающегося для вечной жизни человека с одолевающим его беспамятством и мраком так и нет конца.
И только верой в воскресенье
Какой-то указатель дан.
К воскресенью вело всё Ваше творчество, и сейчас Вы вплотную подошли к этой стержневой и кульминационной теме. Вы открыли ту землю, где у смерти горит под ногами почва, где ей не за что уцепиться, где всё обращено против неё. И кажется, что Вам осталось сделать ещё одно творческое, чудотворческое усилие – и смерть будет сметена, попрана, побеждена.
Смерть можно будет побороть
Усильем воскресенья.
Вот почему так ожидаешь, горячо и напряженно каждой Вашей новой строки, вот почему Ваша поэзия – это не только поэзия, но и дело спасения, преображения и воскресения нашего, и всей земли и природы нашей. А ведь больше и нужнее этого нет ничего, поэтому и все работы Ваши представляются самыми нужными, самыми необходимыми и для людей, и для земли, и для вселенной.
Последние Ваши стихи - это новое напряжение воскресительного усилия души, новый взлёт и новая победа. Я перечитываю их без конца, без удержу, навзрыд, я не выхожу из них, так сплошь и блуждаю в их зарослях, дремучих тайнах, в их фаворском свете.
Если сказать, что все эти стихи гениальны, это будет также недостаточно, так же ничтожно, как если на «Братьях Карамазовых» или на «Идиота» поставить отметку: 3.
В заключение этого до неприличия сумбурного и косноязычного письма, я хочу сказать ещё одно: как бы ни была трудна и горька моя жизнь, я никогда не перестану радоваться от того, что мне дано жить на земле одновременно с Вами.
Дай Бог Вам здоровья, сил и всего самого светлого и радостного.
Ваш Н. Стефанович.
8 февраля 1957г.
Поздравляю Вас, Борис Леонидович, с днём Вашего рождения. Горячо желаю Вам самого безупречного здоровья, новых творческих завоеваний, всего самого радостного, светлого и благополучного.
С днём Вашего рождения следует поздравить вообще всех людей и каждого человека, т.к. этот день – наш всеобщий праздник. Ведь Вы, появившись на земле, открыли новую эру в познании человека. Вы пришли на землю, и рассказали людям впервые правду об этой земле, вы показали небо и землю такими, какие они есть.
Мироздание Вами прочитано не в разделении, не в раздвоении на землю и небо, душу и тело, сознание и материю, а в своем первозданном всеединстве, которое «по ту сторону» всех этих разделений, порожденных недостаточностью нашего слуха и зренья.
И эту многовековую ошибку человеческого познанья Вы первый на земле исправили, и прежнюю неверную иллюзию заменили достоверной действительностью. Я уже говорил об этом, и сейчас, конечно, повторяюсь. Ваше творчество на столетья обогнало и науку, и искусство, и сознанье, оно является величайшим чудом («а чудо есть Бог»), величайшим откровением и ясновидением.
А поэтому не только все люди, но и звезды, и облака, и деревья должны радоваться и праздновать светлый и спасительный день Вашего появления на земле.
С Вами в мир пришла великая мудрость, пророческая зоркость и сверхчеловеческая острота всех восприятий, которые распахнули и людям, и космосу широкие ворота, ведущие в жизнь.
Я пишу крайне сумбурно и бестолково, но в моих словах нет ни капли преувеличения, я твердо и непоколебимо верю в то, что говорю.
Но это письмо, как бутылка о очень узким горлышком: то, что я чувствую и думаю, что хочу Вам выразить в словах, не попадает в это горлышко, течет мимо, а письмо, как та бутылка, остается пустым.
Еще и еще раз поздравляю Вас, бесконечно дорогой Борис Леонидович!
Дай Бог Вам всего самого, самого хорошего.
Моя сестра, конечно, присоединяется и к моим поздравлениям, и к моим пожеланиям.
Искренне Ваш Н.Стефанович.
12 марта 1958 г.
Когда я 25 лет назад впервые читал Ваши книги, я чувствовал, что где-то очень высоко распахнулось окно, через которое я увижу самое главное, а невозможность дотянуться до этого окна рождала тоску, томление и я боялся Ваших стихов, хотя, конечно, не мог уже оторваться от них.
Каждая новая книга Ваших стихов была новым окном - этажом выше. Одно окно распахивалось над другим, и мир, по мере восхождения ввысь, раскрывался каждый раз по-новому.
Все эти недели я захлебывался, зачитывался навзрыд новыми отихами Вашими - "Когда распогодится"5 . Это новая высота, и кружится голова от неожиданности, радости, блаженного смятения. Оказывается, Вы еще no-новому раскрыли мир, так, как его не раскрывал никто и никогда. В первый момент меня сбило о ног, закрутило, как в водовороте, И опять то же чувство - новизны, новой высоты, новой точки зрения на мир, которая безумно знакома, т.к. все, что Вы раскрываете, виделось когда-то, в самом раннем детстве, когда видишь все впервые.
Так начинают. Года в два...
Говорить сейчас разумно и последовательно, конечно, невозможно, т.к. душа, как горло, перехвачена судорогой волненья, потрясекья, экстаза. Это видение мира впервые, как в детстве (то, что Вы пишите о Толстом, это - о Вас), поражало во всех Ваших стихах, начиная с "Сестры моей, жизни". Но увидев мир во всей его первозданности, чистым, святым, каким его видят дети ("будьте, как дети") - нельзя было не полюбить его любовью огненной и бесконечной. И эта-то любовь и породила волю к бессмертью, к воскресенью, - одно неизбежно вытекало из другого. Любовь к земле, к жизни, не могла не обернуться ненавистью к смерти, т.к. любовь - это самая активная и напряженная воля к бессмертью. Любить, значит утверждать любимого, как вечное и нетленное, допустить смерть любимого — значит, не любить.
Поэтому Магдалина знает:
Я до воскресенья дорасту.
Поэтому -
Смерть можно будет побороть
Усиль ей воскресенья.
Поэтому -
Только верой в воскресенье
Какой-то указатель дан.
Поэтому из любви К земле, запечатленной во всех Ваших довоенных стихах, вырастает евангельский цикл — гимн о воскресении, о победе над смертью, которая не смеет царствовать на земле, которая - только самозванка, беззаконно захватившая власть над природой.
Итак, любовь к земле, порождающая напряженную волю к спасению этой земли, прекрасной и любимой, от ига смерти ("Сказка" - дракон, дева, - это ведь всё про то). И, наконец, новый взлёт: "Когда распогодится". Гениальность поэта одолевает дракона, освобождает девушку, которую он удушал, и перед нами эта же девушка, но уже свободная от ига дракона, ига смерти и тленья, от уз мрака и зла. Такова земля в этих стихах, столь многозначительно и знаменательно названных "Когда распогодится". Гений поэто прорвался в ту форму существования земли, когда она "исполнится", обновится, воскреснет от векового обморока, раскроет глаза и увидит вечность. В в тих стихах мир такой, каким будет, когда воскреснет для вечной жизни. Здесь это уже не "тварь", стенающая об избавлении", а уже избавленная, уже "смертью смерть поправшая".
Отсюда - чувство невероятной ПРАЗДНИЧНОСТИ всех этих стихов, легкости, крылатости, свободы, которую ощущаешь только возвращаясь домой после Пасхальной Hoчи.
Вы первый вступили на эту "новую землю", наше искомое стало для Вас уже действительным.
Нам еще ждать и ждать, когда же распогодится, дня Вас - ухе распогодилось. И первым прорвавшись сквозь все тьмы и вступив на землю торжествующую и праздничную ("праздников праздник я торжество из торжеств") - Вы переросли не только воех современников, но и многие грядущие года.
Опередивши мир
На поколения четыре.
Та земчя, та любовь, которыми Вы так легко и просто живете уже сегодня, для всех нас - далекий идеал, о которой мы говорим только; "Да будет!, "Да приидет!".
В этих стихах - все реально, осязаемо, зримо, все с вкусом и запахом. Последовательное чередованье времен года - июль, прячущийся на чердаке, осень, зима. Вот -
в заплатанном салопе
Сходит небо с чердака...
Вот -
Белой женщиной мертвой из гипса
Наземь падает навзничь зима.
Как-будто, все ток знакомо. Но почему же это знакомое и привычное влечет и манит, как несбывшееся, как что-то вечно ожидаемое, как осуществленная мечта?
В том ли только дело, что стихи ошеломляюще гениальны и совершенны, что хочется кричать, потому что режет глаза, режет душу, перехватывает горло от этой небывалой, неправдоподобной гениальности, и каждая строка, каждый образ, каждый поворот фразы обжигает и почти теряешь сознание от восторга, радости, ошеломления? И кажется, что тек не бывает, что это больше, чем может вместить природа человека, что я сошел с ума, что мне все это снится? Да, конечно, и это, но не только это. Через эти свои новые стихи Вы даете нам заглянуть в мир, который -
внутренность собора,
и Вы даете нам, хотя бы снаружи, через решетку окяа, видеть свершающуюся там литургию и слышать
Далекий отголосок хора.
Мне кажется, что гениальнее этого стихотворения нет и не может быть ничего на земле:
Природа, мир, тайннх вселенной,
Я службу долгую твою,
Объятый дрожью сокровенной
В слезах от счастья отстою.
В этом цикле стихов самые земные звуки напоминают богослуженье, они звучат в одном ключе, в одном строе с хвалами и песнопениями клира.
Ваши новые стихи - это стихи о "новой земле", про которую сказано: "И увидел я новое небо и новую землю". И вот оказалось, что эта новая земля такая же теплая, близкая, милая, как и та, прежняя земля, в здесь такие желужи и лужайки, дождик, брызжущий через сито, и ветер, который спорит с ночью, и заборы, и осень, и зимнее небо, сходящее с чердака. Все такое же с детства знакомое, дорогое, но уже в новом качестве, уже волею гениального поэта победившее смерть. Поэтому-то -
и небо празднично в прорывах.
Поэтому-то и
Торжества полна трава.
И опять слова: "празднично" и "торжество" - и опять вспоминается: "Праздников праздник и торжество из торжеств". - этот лейтмотив всего цикла.
А отсвда - та, потрясающая интимность в отношениях с природой, которая бывала, говорят, только у святых:
Зима твердила мяо: "Спеши!"
Губами, белыми от стужи,
А я чинил карандаши,
Отшучиваясь неуклюже.
И отсвда же - та ясность, мудрость, то абсолютное знание, зренье, слышанье ж обонянье, которыми полны все эти стихи, каждая строка, каждый образ.
Во всем мне хочется дойти
До самов сути...
Небо не где-то там, аа облаками, оно - везде, оно - вокруг нас. Травы и овраги, камня и запахи сена - зто и есть небо. Земля и небо это не два мира, а два способа существования одного и того же мира.
Это всегда было основным содержанием Ваших стихов, я Об этом уже, кажется, писал Вам. Но в этих новых стихах выясняется неопровержимо, что "царство небесное" это и есть наша милая земля, с липами и зарослями, с зверями, заморозками и оттепелями. Это Бог открыл Вам, а Вы открываете это людям.
Когда мы произносим: "Да приидет царствие Твое", - то мы жаждем именно этого, именно такой земли, которая раскрыта Вами в Вашей гениальной "благой вести", которую Вы написали теперь. Тут мы подходим к тому, о чем уже нельзя говорить, о чем можно только молчать.
О Боже, волнения слезы
Мешают мяо видеть тебя...
То, что мы уповаем увидеть когда-нибудь, когда прозреем, когда научимся слышать, - это все для Вас стало уже действительностью, повседневностью. И поразительно, с какой легкостью Вам дается это знание, этот перелет через "поколения четыре". Для этого надо лишь -
быть живым, живым я только.
Живим в только. До конца.
Но ведь Ваше творчество - это чтдогворство, и я твердо уверен, что оно реально, воздействует ва действительность, и Вы, создавая такие стихи, что-то реально изменяете в природе, в жизни всего мира, совершенно объективно, и в самом веществе земли происходят какие-то очень важные изменения, приближающие вселенную к тому вечному празднику и торжеству, который уже предвосхищен Вами в стихах Ваших.
Борис Леонидович! Спасибо Вам! Весь мжр, вся природа, все камни и травы, звезды я луже - полны вечной благодарности Вам, прокладывающему дорогу для них и для нас - в вечность, в бессмертие, в торжество и в праздник грядущего воскресенья.
Еще несколько слов отдельно об одной из гениальнейшх вещей - о "Вакханалии".
Когда-то Гумилев захотел совершить этот полет, но преодоление времени и пространства, но всеохватывающее познанье - не были ему по плечу. И получился "Заблудившийся трамвай", который по сравнению с "Вакханалией" - это тот мужичок, что хотел полететь, приделав "слюдовые крыле" - по сравнении с "искусственным спутником земли". "Вакханалия" гениальна, в ней зримо и реально дано преодоление всех преград - времени, пространства, здесь дано то абсолютное зрение всего зараз, которое порождает всеединство, которое дается человеку как высший дар. От этой вещи нельзя оторваться, и писать о вей надо отдельно, - это особая, самостоятельная тема. Никогда на земле не было никого, больше Вас.
Искренне Ваш - Н.Стефанович.
1 В это время Пастернак заканчивает работу над переводом трагедии Гете.
2 Имеется в виду подборка стихов Пастернака.
3 Идеи, высказанные тут поэтом, нашли своё развитие в книге "У времени в плену", а также во многих стихах.
4 Десятитомное собрание сочинений Вл. Соловьева и четырехтомник его переписки были у Стефановича настольными кнгами. Вопрос освязи идеи "всеединства" у Соловьева с мотивами религиозной лирики поэта ждёт своего иссследования. Фету посвящена статья, написанная в конце 1920-х гг.
5 Имеется в виду цикл стихов 1956-1959 гт. "Когда разгуляется".